Девушка из министерства [Повести, рассказы] - Нора Адамян

Новая обстановка очень украсила квартиру. Хрустальная посуда великолепно выглядела в обтекаемом буфете. Ким одобрил:

— Стоило этому жулику взятку дать. Ничего не скажешь.

Варвара Товмасовна тоже одобрила:

— И строго, и стильно.

Больше всех восхищалась тетя Калипсе:

— Вот это уже по-моему! Вот это изысканно! Ах, как я люблю все изысканное!

Только одному человеку в доме обстановка не понравилась. Десятилетний Ваганчик презрительно сказал:

— На черта! Лучше бы машину купили.

— Что значит «на черта»? Так нельзя говорить, деточка. Ты посмотри, как в комнате стало красиво, — убеждала внука Варвара Товмасовна.

Мальчик передернул худыми плечами.

— Очень надо. Теперь из-за этого на кухне обедаем. Купить бы «Победу» — вот это да! А то у всех «ЗИСы», а у папы даже «Москвича» нет.

— Вот вырастешь, посмотрим, что у тебя будет, — всерьез обиделся на сына Ким.

— Смешно было бы, чтоб я на «Москвиче» ездил, — усмехнулся мальчик. Он был слишком остер на язык.

Варвара Товмасовна уверяла:

— Это все улица. Я тебя прошу, Джемма, не пускай его в школу одного. Если сама не можешь — пусть его водит Калипсе. Сколько я вложила в ребенка, а сейчас все мое сводится на нет.

Маленьким Ваганчик был очень забавен. Он знал наизусть все свои детские книжки. Каждому, кто приходил в дом, Варвара Товмасовна демонстрировала внука:

— Ну, скажи, детка, как ты умеешь, только не спеши…

Пока ребенок, торопясь и заглатывая окончания, произносил стихи, она, шевеля губами, про себя повторяла за ним каждое слово.

Ваганчик мог показать на географической карте Москву, Ереван и Тбилиси.

— Какой развитой ребенок! Вот что значит воспитание! — восторгались гости.

Варвара Товмасовна сияла.

Если Ваганчик шалил, бабушка долго и проникновенно его убеждала:

— Разве ты видел когда-нибудь, чтоб бабушка залезла руками в тарелку, а потом размазывала кашу по столу?

— Личным примером воздействуешь? — смеялся Ким.

— Что ж, неплохой пример, — с достоинством отвечала Варвара Товмасовна. — Для вас, молодых, ребенок игрушка, а ему надо уделять внимание.

Действительно, получилось, что Джемма начала заниматься сыном, только когда он уже пошел в школу.

Окончив институт, Джемма около года работала в лаборатории. Ничего интересного не было в бесчисленных однообразных анализах. Ей казалось наигранным и неестественным увлечение, с которым заведующий лабораторией обращался к сотрудникам:

— Подойдите, взгляните, какая клинически ясная картина! Какой удивительно четкий, красивый препарат!

Ничего красивого Джемма увидеть не могла. Она с радостью ухватилась за первый же повод уйти из лаборатории: ее глаза не выносили длительного напряжения. Ким сказал:

— Кому это нужно, чтоб ты работала? Сиди дома.

Так вышло, что Джемма занялась хозяйством.

А Варвара Товмасовна продолжала работать. Трудно было представить себе, что она не пойдет в свое учреждение. Подтянутая, благодушная, она по утрам появлялась в столовой, по особому рецепту варила себе кофе. Джемма не смотрела в сторону свекрови, не пододвигала ей хлеба. Она говорила с ней только тогда, когда невозможно было не говорить. И как-то само собой получилось, что Джемма перестала называть ее мамой.

Каждая из этих двух женщин будто знала про другую что-то скрытое и молча несла это в своем сердце.

Перед посторонними Варвара Товмасовна вздыхала:

— Так обидно, что Джеммочка временно оторвалась от своей работы…

Собеседники понимающе кивали.

— Я, например, так и умру в упряжке. Но сейчас женщину призывают уделять больше внимания дому, воспитанию детей. Что ж, я нахожу, что и это правильно.

Она смотрела на Джемму с ласковой улыбкой, и все вокруг тоже улыбались.

Но Ваганчик раз спросил у матери:

— Почему ты не любишь бабушку?

— Что за глупости ты говоришь! — рассердилась Джемма.

— Не любишь, — упрямо повторил ребенок, — вот я знаю, что не любишь…

Джемма шлепнула сына. Это был самый плохой способ заставить его замолчать. Но она не знала, что делать. Когда Ваган подрос, стало еще труднее. Мальчик ко всему приглядывался, все запоминал.

Бывало, Ким говорил жене:

— Приготовь в субботу обед получше. Человека три привезу с собой.

— Кто такие? — интересовалась Джемма.

— А черт их знает. Прислали из главка. У нас хорошего никто не сделает, а подгадить может всякий.

Джемма уже перестала спрашивать: «А чего ты боишься? Ведь у тебя на работе все в порядке? Ведь ты честно работаешь?» Кима такие рассуждения раздражали: «Что значит „все в порядке“? Все в порядке ни у кого не бывает. А если человек за моим столом кусок съест, ему потом труднее мне пакость сделать».

Обед готовился по сезону. Весной — отборная севанская форель и спаржа, летом и осенью — долма и шашлык, зимой — плов. За столом слегка опьяневший Ким превозносил достоинства своих гостей:

— Я человека ценю за его личные качества, независимо от его служебного положения и даже независимо от того, как он ко мне относится. Вот когда Иван Самсонович Колманов вошел в мой цех, он нагнулся, поднял проволоку и положил ее в сторону, чтоб она не мешала людям. Помните, Иван Самсонович? Все! Больше мне ничего не нужно! Я уважаю товарища Колманова. Я понял его душу. Я пью за его душу.

Джемма мило улыбалась товарищу Колманову, от которого ее мысли были бесконечно далеки.

На веранде сидел Ваганчик. Гости уже выпили обязательный тост за молодое поколение и по очереди чокнулись с мальчиком. Когда Джемма зачем-то вышла на веранду, Ваганчик поднял к ней серьезное лицо:

— Они все врут, мама, да?

Мать испугалась.

— Замолчи сейчас же, — шепотом сказала она. — И вообще — для чего ты здесь сидишь? Ступай во двор.

Десятилетнего мальчика уже нельзя было отшлепать, как маленького. Но что ему сказать? Как объяснить то, чего Джемма не умела объяснить себе? Но ведь она была хорошей матерью, заботливой, внимательной. Ребенок имел все, что положено, — свой угол, свой столик, игрушки, книги. Она водила его в школу и на сольфеджио. Она следила за тем, как он готовит уроки, и никогда не давала ему денег, зная, что дети от этого портятся. Она не позволяла Киму возить мальчика в школу на машине, потому что это непедагогично…

Но Ваганчик с возрастом все же перестал быть образцовым, показательным мальчиком, которым так гордилась бабушка…

Во время самых горячих поучений Варвары Товмасовны он, сощурив глаза, смотрел в сторону и даже как-то позволил себе насвистывать. Ким не вытерпел и выпорол сына ремнем. Сделал он это неумело, неловко, взволновался, каждый удар сопровождал истерично-визгливым криком:

— Вот тебе, негодяй! Вот тебе, мерзавец!..

Бабушка с каменным лицом ходила взад и вперед по комнате, а Джемма рыдала, уткнувшись в подушку. Потом ей стало плохо и Калипсе бегала в аптеку.

Улучив минуту, когда Джемма лежала одна в комнате, Ваганчик подошел к ней. Не глядя, он сказал:

— Мне не было больно. Ни чуточки.

— Папа и не хотел сделать тебе больно. Он хотел, чтобы ты… — Джемма запнулась. — Он хотел, чтоб тебе было обидно, как было обидно бабушке, когда ты свистел ей в лицо.

— А мне не было обидно, — угрюмо ответил мальчик, — ты не плачь. Ничего мне не было — ни больно, ни обидно.

Попозже пришла Софик — навестить подругу. Она теперь редко показывалась в доме Марутянов, разве только когда болела Джемма. И то — придет, кивнет Варваре Товмасовне, скажет два слова Киму — и в комнату к Джемме. Даже к чайному столу не выходила.

— Загордилась, — пояснял Ким, — как же, секретарь райкома!

Варвара Товмасовна мечтательно, с легким вздохом говорила:

— Вот ведь растут люди. Вчерашняя фабричная девушка — сегодня руководящий работник. Уважаю. Ничего не могу сказать — уважаю.

Софик вошла в комнату, как всегда шумная и веселая.

— Это вы кого наказали? Бабушка голову завязала, у отца руки дрожат, у матери сердце болит, а сын в кино пошел…

Была у Софик удивительная способность: расскажет о событии по-своему — и действительно все становится на место. Могла посоветовать своему сыну: «А ты дай этому парню разок, если он заслуживает…»

Ее дети уже с первого класса без провожатых бегали в школу, хотя им приходилось дважды пересекать улицу. В ее квартире не было той сияющей чистоты, которой гордилась Джемма. Все это помогало Джемме устанавливать внутреннее равновесие в негласном соревновании с подругой. Пусть Софик шла по жизни своим путем. Для Джеммы на долгое время дом стал источником радости.

Ей доставляло удовольствие вычищать и приводить в порядок все уголки квартиры, переставлять по-новому мебель, придумывать украшение для стены между буфетом и дверью. Ее тщеславию льстило, когда знакомые восхищались яркими чехлами из ситца, бумажными абажурами, которые Джемма сама разрисовала. Зимой к срезанным голым веткам деревьев она привязывала лепестки, вырезанные из белого шелка, — получались букеты цветущей яблони.